Вычитание реакции на нерелигиозные раздражители из реакции на религиозные раздражители дало более сильный, зависимый от содержания кислорода в крови сигнал для религиозных раздражителей в передней островковой доле (связанной с восприятием боли и отвращением) и вентральном стриатуме (или полосатом теле, связанном с поощрением), а также в нашей давней знакомой ППК, сети выявления ошибок и разрешения конфликтов. Следовательно, религиозные утверждения вызывали больший положительный и отрицательный эффект. Вычитание реакции на религиозные раздражители из реакции на нерелигиозные раздражители выявило усиление активности мозга, а именно гиппокампа, который, как известно, непосредственно участвует в формировании воспоминаний, которые можно извлечь из памяти. Что характерно, таким образом дело обстояло и для верующих, и для неверующих, в итоге Харрис и его коллеги «предположили, что обе группы столкнулись со значительным когнитивным конфликтом и неопределенностью при оценке религиозных утверждений» и что «суждения о нерелигиозных раздражителях, представленные в нашем исследовании, по-видимому, в большей степени зависели от того, какие системы мозга участвовали в обращении к накопленным знаниям».
Что удивительного в этих результатах и чем они так характерны? Отвечая на этот мой вопрос, Харрис сказал: «Думаю, если принять во внимание суть предмета, то обе группы были менее уверены в своих ответах. Удивительно, конечно, то, что речь идет об обеих группах. Можно было ожидать, что христиане окажутся менее уверенными в том, что «библейский Бог на самом деле существует», чем в том, что «Майкл Джордан был баскетболистом». Но и у атеистов наблюдался тот же эффект при оценивании суждений вроде «библейский Бог – миф».
Кроме того, я задал Харрису вопрос о более глубоких последствиях веры и о том, какую роль система убеждений играет в его открытии, согласно которому подобные убеждения «независимы от содержания». То есть почему важно, что есть лишь одна нейронная сеть для веры и неверия, а не отдельная нейронная сеть веры и нейронная сеть скептицизма? «Предполагается, что вера есть вера, – отметил безо всякой иронии Харрис. – Я думаю, отсюда следуют как минимум два вывода: (1) сильнее размывается иллюзорное различие между фактами и ценностью. Если вера в то, что «пытки – это неправильно» и в то, что «2+2=4» одинаково важна, тогда этика и наука схожи для мозга по степени важности; (2) предполагается, что обоснованность веры зависит от того, как она появилась – в цепочке доказательств и рассуждений, связывающих ее с миром, – а не просто от чувства убежденности». И что из этого? Очень многое, продолжал Харрис в ответ на мои расспросы, потому что «чувство убежденности – вот на что полагаемся мы как потребители убеждений, однако ясно, что это чувство может стать отделенным от веских причин и доказательств в любой сфере (математики, этики и т. п.)».
К счастью, то, что можно отделить от веских причин и доказательств, можно посредством контраргументов соединить с еще более вескими причинами и убедительными доказательствами. Так или иначе, все поставщики научных знаний возлагают на это надежду, а она, как известно, умирает последней.
«Боюсь, что… из года в год псевдонаука и суеверия будут выглядеть все соблазнительнее, а песнь сирен неразумности – звучать все благозвучнее и притягательнее. Где и когда мы уже слышали это? Всякий раз, когда у нас возникают этнические или национальные предубеждения, в скудные времена, когда брошен вызов самооценке народа или его самообладанию, когда мы мучительно размышляем о нашем сократившемся космическом пространстве и предназначении, или когда вокруг бурлит фанатизм, тогда привычки мышления, знакомые нам по давнему прошлому, стремятся одержать верх. Пламя свечи угасает. Дрожит отброшенная ею лужица света. Сгущается мрак. Начинают ворочаться демоны».
Карл Саган, «Мир, полный демонов»
В июне 2002 года умер легендарный бейсболист Тед Уильямс, и этот сам по себе достаточно сенсационный сюжет обрел продолжение, когда его сын увез покойного в Скоттсдейл, Аризона, где его подвергли криогенному замораживанию при минус 320 градусах в надежде, что когда-нибудь «Тедди Игру-с-мячом» воскресят, чтобы он вновь мог играть. Если тело Уильямса однажды действительно оживят, будет ли он по-прежнему сумасбродным перфекционистом, который последним в бейсболе отбил более 40 % подач в сезоне? Иначе говоря, если будущие специалисты в области крионики сумеют вернуть Уильямса к жизни, будет ли он по-прежнему самим собой? Находится ли «душа» Теда Уильямса в состоянии глубокой заморозки наряду с его мозгом и телом? Ответ зависит от того, что подразумевается под душой. Если мы называем душой паттерн воспоминаний Теда Уильямса, его личные качества и индивидуальность и если процесс заморозки не разрушает нейронные сети мозга, где хранятся все эти сущности, тогда да, душа Теда Уильямса воскреснет вместе с телом.
В этом смысле душа – уникальный паттерн информации, олицетворяющий человека, и в отсутствие некой среды, в которой после нашей смерти может сохраниться этот паттерн информации о нашей личности, наша душа умирает вместе с нами. Наше тело состоит из белков, закодированных нашей ДНК, следовательно, с распадом ДНК наши белковые паттерны будут утрачены навсегда. Наши воспоминания и индивидуальность хранятся в паттернах нейронов, срабатывающих в нашем мозге, и синаптических связях между ними, так что, когда эти нейроны умирают и синаптические связи разрушаются, это означает смерть наших воспоминаний и индивидуальности. Данный эффект подобен разрушительному действию инсульта, маразма и болезни Альцгеймера, только абсолютен и окончателен. Нет мозга – нет разума; нет тела – нет души. До тех пор, пока не будут разработаны технологии, позволяющие скачивать наши паттерны на более надежный носитель, чем электрическая плоть из наших углеродных белков, все научные свидетельства говорят нам о том, что когда мы умираем, наш информационный паттерн – наша душа – умирает вместе с нами.